 | Н. Бассегода. Послесловие |  |
Уникальный талант.
Поэтому-то, наверное, невозможно найти для Антонио Гауди живой аналог в центрах тогдашней западной культуры. Зато со всеми оговорками, разумеется, такой аналог можно отыскать там, где культурные катаклизмы грозили уже принять совершенно эпический характер — в Мексике, в России. И в самом деле, поколением позже мы наталкиваемся на имена людей, чем-то близких замечательному каталонцу: Давид Альваро Сикейрос — на одном краю Ойкумены «европейской» культуры, Велемир Хлебников — на другом.
«Священное косноязычие» формального языка Гауди, в силу позитивного свойства настоящей, не бумажной, архитектуры, не становилось препятствием ясности высказываний в пространстве, конструкциях, утилитарной функции сооружений. Было бы глубоко неверно применять к творчеству мастера слово «иррациональность». Все его работы насквозь рационалистичны, только их рационализм иной, чем тот, что составил основу архитектуры у раннего Ле Корбюзье, Ф. Л. Райта, Миса ван дер Роэ и тем более В. Гропиуса. Если оставить в стороне «бумажную» архитектуру с ее неоспоримыми ценностями, то соборной мощи лидеров западного зодчества XX в. противостоит персональная мощь Антонио Гауди. Противостоит и выдерживает натиск.
Живший одной лишь работой (впрочем, это не работа, а Труд, в древнем своем значении приравненный к подвигу), безразличный ко времени, мастер чем-то близок к Франциску, умершему в Ассизи ровно на 700 лет раньше — в 1226 г. Спустя время Франциска назвали святым, но при жизни подозревали в ереси постоянно. Не без оснований: отличить христианство от пантеизма, от обожествления природы как таковой у Франциска сложновато. Недаром среди легенд, записанных учениками Франциска, сохранился следующий рассказ о днях его болезни: «Когда железо положили в огонь, чтобы сделать прижигание, святой Франциск, стремясь подбодрить себя и подавить в себе страх, так начал говорить огню: «Брат мой. Огонь, самое благородное и полезное из созданий, будь мягок ко мне сейчас, ведь я любил и люблю тебя любовью к Тому, кто тебя сотворил...»— И, произнеся это,— продолжает древний рассказчик,— он осенил огонь крестным знамением». То же у Гауди — достаточно одного взгляда на фасады Саграда Фамилиа, чтобы заметить: при формальном соответствии доктрине от всего так и веет ересью. В этой архитектуре куда больше карнавальной мистерии, чем духа покорности, больше гимна природе, чем самоуничтожения человека. Населенный фигурами людей и животных, усеянный цветами и усаженный деревьями из камня и мозаики, массив Саграда Фамилиа слишком праздничен и ликующе богат, чтобы помнить о мистическом порядке в его композиционном построении. Магии здесь больше, чем религии, и архаический эпос одержал верх над христианским вероучением. В созданном Гауди храме столь же неразумно видеть служение религии, как во всей созданной им архитектуре — воплощение бионического принципа. Гауди — это не органическая, а органичная архитектура, не имитация созданного природой, а подражание ее творящей силе.
Гениальность тем отличается от выдающегося таланта, что не находит себе выражения в методе. У Антонио Гауди нет метода, и это в том смысле, что у него не было и не могло быть методы, которую возможно выявить, обособить, описать и преподать. Его метод не отделим от его личности. С большим или меньшим успехом удавалось подражать Мису ван дер Роэ, Гропиусу, Корбюзье или Райту, но подражать Гауди нельзя. Линии, начатые Четверкой, нашли развитие в архитектуре XX столетия — линия Гауди, если и мыслима в развитии, то уже в следующем веке, может, позже.
В. Глазычев