 | Н. Бассегода. Послесловие |  |
В отличие даже от выдающегося таланта гений с чрезвычайным трудом поддается пониманию. Мы должны быть глубоко признательны автору за то, что он поставил задачей не столько изложение собственного взгляда на творчество Антонио Гауди, сколько передачу фактов как таковых. Автор сделал все, чтобы в сжатой форме и с достаточной полнотой представить советскому читателю деятельность удивительного мастера.
Выдающийся талант с максимальной убедительностью выражает в художественной форме свое время. Гений отличается от таланта тем, что, аккумулируя в себе свое время, непременно выходит за его рамки. Вот почему для того, чтобы приблизиться к постижению гениальности мастера, недостаточно видеть его место в контексте эпохи. В самом деле, Гауди на пятнадцать лет моложе Уильяма Морриса и на десяток лет старше Анри ван дер Вельде, но разве это сколько-нибудь помогает в уяснении каталонского феномена? Что связывает его с этими ведущими фигурами «ар нуво»?
Они — интеллектуалы, литераторы, снобы, утонченные стилисты, для которых Стиль — воздух, которым они дышат. Мы не знаем, как Гауди относился к словам, но все в его работе кричит о полнейшем безразличии к стилю — стиль для него звук пустой. В этом целая пропасть, отодвигающая Гауди от всех его современников: от Виолле-ле-Дюка, со «Словарем» которого каталонец, кажется, не расставался; от Земпера с его поисками... Более того, похоже, что для Гауди и «вкус» — тоже пустое сотрясение воздуха. У него нет не то что бы рафинированного вкуса, без которого «ар нуво» не существует, у него вообще нет вкуса: по крайней мере, современному глазу варваризмы стилистических коллажей мастера во всех его работах кажутся вопиющими. Итак, стиля нет, вкуса нет. Что же есть?
В одном из своих афоризмов Георг Лихтенберг лет за 100 до рождения Гауди отчеканил: «И впрямь не знаю, чего хочет этот человек. Уперся в том, что определенные слова имеют определенные значения, приписанные им навсегда. Но кто ж может мне запретить тут взять слово, там значение и связать их друг с другом?». Пожалуй, слова Лихтенберга на редкость точно характеризуют то, что можно было бы назвать «эклектичностью» Гауди, не будь это слово в отношении к нему совершенно бессмысленным.
Если творческую деятельность вообразить себе как реку, то культура будет играть роль ее берегов. Они связаны, конечно, они взаимообусловлены, но воды течения и грунт берегов, вместе образуя реку, сохраняют то, что древние называли «самостью». Работа гения — водоворот в непрерывной эволюции творчества: относительно спокойное, нарушаемое лишь локальными всплесками течение, которое в физике называется ламинарным, вдруг вскипает турбулент-ностями, закручивается вихрем. Антонио Гауди — такой вихрь. С ним, как со всяким явлением природы, надлежит считаться.
Гауди — явление природы в большей степени, чем явление культуры: с точки зрения его века он «акультурен», и уж, конечно же, он «акультурен» относительно архитектурных норм своего времени. Он почти никуда не ездит, он отказывается за недосугом от поездки в тогдашнюю художественную Мекку — Париж. Он (судя по некоторым свидетельствам) читает и перечитывает несколько книг, из которых главные — «Словарь» Виолле-ле-Дюка и комментарии к «Новому завету». Где источник почти пугающей изобретательности архитектора? Его Каталония. Вне Каталонии Антонио Гауди невозможен, немыслим. Темперамент Каталонии, насыщенный реликтами древних этносов; ее обыденная культура, в которой переплелись наследие Карфагена и Рима, Византии и норманнов, сарацин и галлов; ее природа, в которой африканского больше, чем европейского,— все это в столкновении с реальностью «железного» (А. Блок) XIX века — кровь и плоть творчества Гауди. Он народен не в том экзальтированном смысле, каким отмечена была «ропетовщина» по всей Европе — мозговой национал-романтизм, а в самом натуральном.
И в Гауди, и в его помощниках, и даже в его заказчиках — барселонских буржуа — гораздо больше каталонского крестьянина, чем могло показаться посетителям Всемирной выставки 1888 г. В этом, наверное, половина секрета: Антонио Гауди, в противоположность своим северным современникам, себя не осознает, собой не слишком занят, к себе безразличен. Он глубоко архаичен на самом деле, и гибель архива, сделавшая архитектора скорее легендой, чем живым человеком, в чем-то соответствует эпическому характеру Гауди как явления. Вторая половина секрета — мощь личности. Каталония за короткий промежуток времени «выбросила» в европейскую культуру Хуана Гриса, Пабло Пикассо, Сальвадора Дали, Хуана Миро, Бунуэля. Они ушли из Каталонии, Гауди в ней остался.