Гауди и настроения культурной элиты

К концу девятнадцатого века для многих ин­теллектуалов возрождение католицизма превра­тилось в гибрид искусства ради искусства, сим­волизма, декаданса, дендизма, гомосексуализма и садизма. Для многих, ищущих духовности и восприимчивых к новейшим сенсациям, за по­добный католицизм пришлось заплатить ужас­ную цену. Творчество было результатом длитель­ного духовного кризиса — Рескин, Хольман Хант и Бодлер сошли с ума. Но именно аутентичность и опасность поисков творчества и веры в какой-то степени легитимизировали его.

Может показаться странным, что католичес­кая церковь могла стоять на одной почве с дека­дентами, которые «соединили интеллектуализм с темной чувственностью». Но у них был общий враг. Материализм становился силой, которая огрубляла общество. Эстетизм предлагал бегство от безжалостных индустриальных жерновов.

Декадент конца девятнадцатого века быстро превращался в обывателя, а его богато украшен­ный дом со взбитыми подушками, экзотически­ми растениями, десятками квадратных метров надушенного атласа и шелка и похожей на бор­дель курительной комнатой становился легко уз­наваемым стандартом. Дон Эусебио Гуэль, которым так восхищался Гауди, был типичнейшим воплощением этой смеси религиозной ортодок­сальности, богатства и любви к «изысканным вещам». Поза антиклерикального денди, готово­го изменить свои взгляды или отказаться от них, стала штампом; падший ангел, который милос­тью Божьей вновь обрел способность летать.

Наиболее известным декадентом после Обри Бёрдсли и Оскара Уайльда был Жан дез Эссент, литературный герой Ж. К. Гюисманса.

Сам Ж. К. Гюисманс являл собой образцовый пример переродившегося денди девятнадцатого века. После ранних экспериментов с реализмом Эдмон де Гонкур убедил его сделать свое искус­ство более утонченным и исследовать «изысканные предметы». Отсюда было уже недалеко до Рима. Гауди прошел той же дорогой. В Обрера Матаронесе он украсил стены прославляющими братство людей и революционными рисунками и в какое-то время испытывал желание присоеди­ниться к левому крылу каталонской партии Alianza Democratica (в это время его друг Оливе-рае работал над памятником анархисту Бакуни­ну). Но Гауди был «недолго заражен свежим вет­ром перемен». Он быстро перешел под покрови­тельство аристократии и церкви, которое не прерывалось всю его жизнь.

Диапазон религиозной архитектуры Гауди был поистине впечатляющим. Он разработал внут­реннее убранство часовни-пантеона для маркиза де Комильяса, спроектировал церковь в Вилья-рикосе, совместно с Доменечем работал над за­вершением фасада Кафедрального собора Барсе­лоны. Он сотрудничал с Марторелем при построй­ке церкви для иезуитского колледжа на улице Caspvi церкви в Salesas. 

Именно благодаря друж­бе и сотрудничеству с Марторелем Гауди закре­пил за собой репутацию основного исполнителя больших религиозных заказов. Среди молодого поколения больше ни у кого не было такой родо­словной. Никто не работал с таким количеством архитекторов старшего поколения. И никто так много не трудился в главных религиозных святы­нях Каталонии.

За глубоким религиозным томлением, питав­шим декадентское движение, стояли едва скрывае­мые эротические мотивы. Подавляемая сексуаль­ность декадентов нашла воплощение в отверже­нии секса, и католическая церковь предложила им спасительную гавань. Механика подавления сексуальности в конце девятнадцатого века при­вела к тому, что библиотеки заполнились психо­аналитическими работами. Дийкстра писал: «Очевидное распространение гомосексуализ­ма, которое либо действительно реально, либо является результатом снижения социальной ос­торожности среди мужчин, склонных к отноше­ниям со своим полом, совершенно недвусмыс­ленно проявилось в подозрении, часто переходя­щем в неприкрытый страх, по поводу силы сексуального аппетита женщин и их стремления вторгнуться в область мужских привилегий. Но те же подозрения были мотивирующей силой в окончательном выборе безбрачия, которое в тот же самый период неодолимо толкало многих представителей интеллигенции в объятия цер­кви, как правило, римской католической».

Некоторые полагают, что за неустанными по­исками совершенства, за усиливающейся религи­озностью Гауди и чувственностью его работ скрываются глубокие психологические процес­сы. Критик Сальвадор Тарраго писал: «Те из нас, которые не следуют традиционной интерпретации Гауди, не могут не думать, что его католицизм был не более чем историческим ме­тодом удовлетворения беспредельного стремле­ния к мудрости, его потребности любить и быть любимым».

Отвергнутый Пепетой Мореу, Гауди сделал «окончательный выбор в пользу безбрачия». И не существует никаких свидетельств того, что Гауди был гомосексуалистом. Именно в работе он суб­лимировал свои чувства и свою страсть. Совер­шенно очевидно, что Гауди, пусть даже подсо­знательно, использовал свои здания как метафо­ры. Бергос вспоминает мрачные высказывания Гауди. В их беседах Антонио приподнимал завесу над личной трагедией, надеясь найти спасение в той жертве, которую он приносил ради своего искусства.

«Тот, кто анализирует, но затем не переходит к синтезу, существенным образом разрушает все связи и лишает их смысла; это понятно, посколь­ку из связи складывается плодоносность, а разъ­единение ведет к бесплодию».