Несогласные или неблагодарные (Общая статья о критиках работ Гауди).

Памятник Гауди на территории Эль Каприччо

Оценка Гауди, как правило, основана на не­ведении. Пренебрежительную точку зрения анг­личан наиболее полно выразил сэр Николас Певзнер, не включивший Гауди в свою работу «Пио­неры современного дизайна». Ивлин Во даже не нашел в себе сил выйти из такси, чтобы взгля­нуть на творение Гауди. Один каталонский писа­тель удачно пошутил на эту тему. В своем эссе «Искусство показа Барселоны», написанном вско­ре после смерти Гауди, он объясняет свою такти­ку общения с поклонниками Гауди: «Не соглашайтесь с их суждениями, но и не противоречьте им в открытую. Пусть сами съе­дут вниз по склонам архитектурного экспрессио­низма».

Неприятие Джорджа Оруэлла было более эмо­циональным. В «Памяти Каталонии» он писал: «Я пошел взглянуть на собор (именно так!), современный собор, который можно считать од­ним из наиболее уродливых сооружений в мире. Четыре его торчащих шпиля по форме в точнос­ти напоминают бутылки из-под рейнвейна. В от­личие от большинства церквей в Барселоне он не был разрушен во время революции — говорят, его пощадили из-за «художественной ценности». Думаю, анархисты проявили дурной вкус, не взо­рвав его, когда им представилась такая возмож­ность...»

Еще при жизни Гауди считали чудаком. Его архитектура быстро устаревала, его сложная лич­ность, пропитанная религиозностью, противоре­чила духу эпохи. Этот парадокс разгадал Мейер Шапиро: «Гегель глубоко заблуждался, утверждая, что в религиозные эпохи художник не обязательно должен быть религиозен, чтобы создать по-на­стоящему религиозное произведение искусства, в то время как сегодня даже самый благочестивый художник не в силах сделать этого».

Гауди был символом того, что Марио Прац называл «неукрощенной Испанией». «От него пахнет ладаном и первородным грехом».

Даже в своей родной Барселоне Гауди был не моден. Молодой Пикассо предостерегал против Гауди, а критик Эухенио д'Орс пытался окончательно добить его. К моменту прихода к власти диктатора Примо де Ривера в 1923 году стиль Гауди уже не был в новинку. Более холодный средиземноморский классицизм, служивший, по мнению многих, отражением истинного каталон­ского духа, сменил «острый» юмор Гауди.

Парадоксально, но окончательно погубили Гауди похвалы, которые расточал его произведениям Сальвадор Дали в декабрьском 1933 года выпуске сюрреалистского журнала «Минотавр». В статье «De la beaute terriflante et comestible de I 'ar­chitecture modern style» Дали разобрал на состав­ляющие, нарезал и расплавил его искусство. Всего одной статьей Дали для целого поколения поставил на архитектуру Гауди клеймо «tapas» искусства.

Репутация Гауди страдала и от других хулите­лей: баскский философ Мигель де Унамуно (исп. писатель, фи­лософ, представитель экзистенциализма) ха­рактеризовал его архитектуру как «пьяное искус­ство»; Оливер Сакс использовал здания Гауди для диагностики синдрома Туретта; Певзнер в своей работе «Антирационалисты» (1973) поста­вил Гауди в один ряд с такими чудаками от архи­тектуры, как французский почтальон Фердинанд Шеваль, который в течение тридцати трех лет по дороге домой наполнял свою тачку камнями, чтобы построить инкрустированный перламут­ром Идеальный дворец. Подобное принижение творчества Гауди было обусловлено модой и вку­сом. Больше всего критикам Гауди была не по душе непокорная вульгарность его строений, то, что Т.Г. Джексон в 1904 году определял как «со­знательное стремление к новизне и эксцентрич­ности, которое является главным из всех мотивов искусства». Они видели в Гауди яркий пример архитектора, «до такой степени ослепленного очарованием декоративности, что он доводит ее до абсурда».
Для них Гауди был «монстром, одной из та­ких удивительных личностей, как Франческо Борромини», представителем необарокко со своей охотой за ускользающей мечтой. Многие утверж­дали, что его архитектура является не более чем архитектурной ересью, тупиком.

Все двадцатое столетие Гауди оставался изо­лированным, но то же самое происходило и с другими испанскими гениями. Ортега-и-Гассет предположил, что такова судьба испанского ха­рактера: «Время от времени появляется гений, но его работа, неожиданная и изолированная сама по себе, не в состоянии поднять средний уровень национальной продукции. Между ним, одинокой личностью, и массами нет посредников и по этой причине нет связи. И все это несмотря на то, что даже эти редкие испанские гении всегда наполо­вину принадлежали народу и что их работы ни­когда не могли полностью освободиться от нале­та вульгарности и общедоступности».